Кружок в который входил достоевский

Петрашевцы

Петрашевцы – участники кружка, собиравшегося в доме русского мыслителя и политического деятеля М. В. Буташевича-Петрашевского для обсуждения перспектив переустройства существующего строя в России.

Участники кружка имели доступ к богатой библиотеке хозяина дома, состоящей из ряда запрещённых в России книг по истории революционных движений. Сам Петрашевский (выходец из дворян) увлекался идеями утопического социализма и был последователем французского утописта Ш. Фурье. В своих публикациях он раскрывал тему демократизации политического строя России и отмену крепостного права с последующим разделением земли между крестьянами.

Начало деятельности кружка, формирование взглядов петрашевцев

С 1844 г. в Петербурге стала собираться молодёжь, желающая переустроить существующий строй в России и считающая, что самодержавие и крепостничество тянут страну назад. С октября 1845 г. собрания стали носить регулярный характер. Участники каждую пятницу собирались в доме у Петрашевского, высказывали свои взгляды на миропонимание, зачитывали доклады о будущей деятельности организации, обсуждали различные философские учения, мечтали организовать собственную типографию, чтобы через неё пропагандировать социалистические идеи.

На идеологию петрашевцев большое влияние оказали прогрессивные взгляды Белинского и Герцена. Однако единства в выборе методов по изменению общества среди участников не было: часть из них ратовала за реформы, другая часть считала, что изменить общество можно только революционным путём.

Участники собраний и кружки, близкие к петрашевцам

Первое время кружок Петрашевского насчитывал 15 человек, но к 1849 г. число петрашевцев выросло до 158 человек. Это были молодые люди – студенты, литераторы, чиновники, офицеры.

В среде петрашевцев возникли ещё два подобных кружка:

• с октября 1848 г. по вторникам собирались у Н. С. Кашкина – русского общественного деятеля, сына декабриста. Кружок носил название «чистых фурьеристов», представители которого изучали труды французского экономиста-утописта;
• с весны 1849 г. собирались у С. Ф. Дурова – поэта, прозаика, переводчика. В его состав входили братья Достоевские, поэты Плещеев и Пальм и другие выдающиеся представители русской интеллигенции.

Идеи и диспуты петрашевцев

Вопросы, поднимаемые петрашевцами:

• уничтожение самодержания и установление в России республики,
• отмена крепостного права,
• изучение работ Герцена и Белинского,
• изучение западной философской и экономической мысли (особенно, трудов по утопическому социализму Ш. Фурье),
• порядок проведения социальных реформ в России,
• поиск своего места в народных выступлениях.

Диспуты участников кружков были направлены на обсуждение политических событий в Западной Европе, общественной роли литературы; поднимались вопросы об отношениях между верующими и атеистами. На диспутах петрашевцы активно искали ту философскую концепцию, которая объяснила бы происходящие процессы в обществе и помогла бы найти единственно правильное решение, отвергая при этом насильственные действия.

Политическая программа и «Словарь иностранных слов»

Чёткую политическую программу петрашевцы выработать не успели, но конкретные шаги были предприняты:

• составили библиотеку из запрещённых в России книг зарубежных авторов — экономистов, философов, прогрессивных общественных деятелей;
• основываясь на идеях утопического социализма, издали энциклопедический «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (впоследствии уничтоженный властями). Специально подобранные статьи были разбросаны по всему словарю с целью обойти цензуру. В завуалированной форме в словаре критиковались крепостное право; славянофилы, препятствующие сближению России и Запада; некоторые западные мыслители, считавшие, что только классовая борьба способна изменить общество. Особые статьи в Словаре посвящены французским материалистам (Дидро) и социалистам-утопистам (Фурье, Сен-Симону и др.), а также теории исторического развития человечества;
• план создания тайного общества для серьёзной подготовки к будущим социальным изменениям и распространению революционных идей среди различных слоёв российского общества посредством издания нелегальной пропагандистской литературы.

Карательные меры правительства и аресты петрашевцев

В разгар деятельности петрашевцев, когда была собрана библиотека запрещённых писателей, опубликован «Словарь», подготовлены декламации для внедрения в общество, в ночь на 23 апреля 1849 г. правительство произвело аресты на квартире Петрашевского.

Более года чиновник по особым поручениям Министерства внутренних дел Липранди вёл тайные наблюдения за участниками собраний. В его докладах указывалось на серьёзность намерений петрашевцев:

• организация тайного общества,
• подготовка политического заговора,
• вероятность вооружения крестьян против помещиков,
• подрыв религиозного чувства в разных сословиях,
• распространение влияния тайного общества по всей Российской империи.

Результаты следствия показали на преувеличения в докладе Липранди. Было установлено, что участники собраний дальше отвлечённых рассуждений не пошли и в их рядах не было единства.

Тем не менее, военный суд проявил суровость: из 122 арестованных участников (трое сошли с ума в ожидании наказания) к смертной казни приговорены 15 человек. Остальным были назначены разные сроки каторги и тюремного заключения.

Инсценировка казни и приговор

Инсценировка казни – это вид психологического давления, при помощи которого можно добиться раскаяния или морального уничтожения личности. Такой вид пытки правительство Николая I применило в отношении Петрашевского и его коллег.

22 декабря 1849 г. на Семёновском плацу в Петербурге всё было готово к казни. На осуждённых, которые до этого провели восемь месяцев в одиночном заключении, надели предсмертные рубахи, выполнили необходимые церемонии (переломили шпагу над дворянскими головами, предложили прочитать молитву, привязали с завязанными глазами к столбу), прочитали смертный приговор и озвучили команду целиться.

Десятиминутное ожидание превратилось в кошмар, прежде чем прискакавший царский офицер объявил об отмене смертной казни.

Осуждённым прочли окончательный приговор:

• Петрашевский — бессрочная сибирская каторга,
• Григорьев, Львов, Момбелли, Спешнев – 10-15 лет каторги,
• Достоевский, Дуров – 4 года каторги и служба в армии рядовыми,
• Плещеев – рядовой в оренбургский батальон,
• Пальм – переведён из гвардии в армию в чине поручика.

Остальные получили наказание в виде ссылки, службы в арестантских ротах и службы рядовыми на Кавказе.

В 1856 году император Александр II издал Указ о помиловании части петрашевцев и смягчения участи каторжникам (замена каторги на поселение).

Влияние идей петрашевцев на творчество прогрессивных писателей XIX века

Идеи петрашевцев отразились в творчестве Ф. Достоевского («Бедные люди»), М. Салтыкова-Щедрина («Противоречия»), В. Майкова (журнальные статьи), поэзии Пальма, Плещеева, Дурова.

Под влиянием идей петрашевцев молодой Лев Толстой написал цикл «Из Кавказских воспоминаний. Разжалованный».

А. Герцен, высоко ценивший петрашевцев и публиковавший в своём «Колоколе» полученные из Сибири мемуары, считал их наследниками декабристов, которые на долгие годы стали символом гражданского мужества для прогрессивной интеллигенции России.

Русская литература. 10 класс

В произведениях г. Достоевского мы находим одну общую черту, более или ме нее заметную во всём, что он писал: это боль о человеке.

Этот великий классик был приговорён к смертной казни Николаем I, а позже преподнёс в подарок его внуку, тогда будущему императору Александру ІІІ, издание собственного романа «Бесы». Глубоко верующий, Ф. М. Достоевский создал самые известные в XIX веке образы атеистов-революционеров. Его творчество имело шумный успех при жизни писателя, но не менее популярно оно и сейчас, почти полтора столетия спустя.

Достоевский в процессе петрашевцев

Книга Н. Бельчикова, впервые изданная в 1936 году и содержащая никогда не стареющий, неизменно волнующий материал, появилась теперь в новом издании. Она открывается заново написанным обширным исследованием «Достоевский и петрашевцы», предваряющим публикацию документов; расширены и переработаны также и комментарии: современное литературоведение и историческая наука далеко отошли от уровня 1936 года, и многие вопросы естественно рассматриваются теперь глубже, иначе.

В исследовании Н. Бельчикова петрашевцы предстают соединительным звеном между декабристами и революционными демократами 60-х годов, как их предшественники. Их социальный состав более демократичен, чем в аристократическом по преимуществу движении декабристов. В руководстве революционным движением произошло перемещение гегемонии от дворянских революционеров к разночинцам.

Промежуточное положение между двумя этапами освободительного движения определило, с одной стороны, слияние в среде петрашевцев демократизма с либерализмом, а с другой – внутреннюю дифференциацию движения.

«Дело» петрашевцев и их жестокое подавление автор трактует как результат напуганности правительства Николая I западными революциями 30 – 40-х годов XIX века, что привело к принятию экстренных мер для борьбы с «крамолой» в самой России, и в первую очередь – в Петербурге.

В то же время в книге подчеркнута самостоятельность петрашевцев, движение которых зародилось до европейских революций 1848 года и которые не были просто эпигонами Фурье, преодолевали его аполитизм и наивно-утопические представления. Движение петрашевцев связано прежде всего с русскими условиями; не идеями Фурье или какого бы то ни было другого западного философа и не влиянием западных революций было вызвано к жизни это движение, а прежде всего противоречиями феодально-крепостнического общества, социально-экономической и политической жизни в самой России. «Публикуемые нами материалы, – пишет Н. Бельчиков, – позволяют с уверенностью утверждать, что не утопия поднимала Достоевского до осознания необходимости революционных действий, а реальный ход классовой борьбы – настроение крепостных крестьян и их протест против помещичьей кабалы» (стр. 88). Вслед за А. Долининым Н. Бельчиков замечает, что не за фурьеризм судили петрашевцев столь строго, а за реальную политическую программу, действительно грозившую «потрясением основ».

Сказанное о петрашевцах автор исследования относит к молодому Достоевскому, которого привлекал к их кружку не только интерес чисто литературный: Достоевский разделял в теории и политический радикализм петрашевцев, их планы антиправительственного восстания для освобождения крестьян, о чем он, естественно, умолчал на следствии, но по существу признал после каторги в письме к Э. И. Тотлебену 24марта 1856 года, где писал, что «был уличен в намерении… действовать против правительства» 1 .

В новое издание книги включены два документа, которых не было раньше: письмо А. Н. Майкова к П. А. Висковатову (1885) и его рассказ о Достоевском и петрашевцах в записи А. А. Голенищева-Кутузова (1887). Из этих документов следует важный вывод о том, что в обществе Петрашевского с осени 1848 года существовала особая фракция – кружок Дурова и Спешнева, – более радикальная и решительная, и в нее входил также и Достоевский. Из свидетельства Майкова (которого Достоевский уговаривал войти в кружок Спешнева) выясняется вся серьезность замыслов этой части петрашевцев, причем «главное, что в нем было серьезного, – говорит Майков, – до Комиссии и не дошло» (стр. 265).

Как бы ни был умерен Достоевский в своих взглядах и устремлениях, его связь с наиболее решительными из петрашевцев, от слов перешедшими к делу и начавшими организацию типографии и пропаганду своих идей, свидетельствует о революционной настроенности писателя, о его желании принять участие в политической борьбе. Н. Бельчиков присоединяется к том историкам и литературоведам, которые считают, что участие Достоевского в кружке Петрашевского не было случайным, что его привели сюда социалистические и революционные убеждения. Достоевский, безусловно, знал о стремлении левого крыла петрашевцев к нелегальной деятельности, к созданию революционной организации и сочувствовал этим взглядам.

Прослеживая путь Достоевского к петрашевцам, автор книги вспоминает его собственное признание в «Дневнике писателя» 1873 года: «Я уже в 46 году был посвящен во всю правду этого грядущего «обновленного мира» и во всю святость будущего коммунистического общества еще Белинским». Достоевский позже рассказывал, как в июне 1845 года он познакомился и подружился с Белинским и как тот «бросился с самою простодушною торопливостью обращать меня в свою веру», «Я застал его страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма… Я страстно принял тогда все учение его».

«Верой Белинского в тот момент был социализм», – напоминает Н. Бельчиков. И хотя, как это отмечается в книге, Достоевский не стал верным последователем Белинского и в дальнейшем с ним разошелся, – дружба о Белинским не прошла для него бесследно.

В работе Н. Бельчикова убедительно доказывается, что в своих показаниях Следственной комиссии Достоевский в целях самозащиты старался обрисовать свои отношения с Белинским «расплывчато и вопреки фактам» (стр. 38), старался смягчить и затушевать политический смысл знаменитого письма Белинского к Гоголю, чтение которого на собрании у Петрашевского особенно ему инкриминировалось. «Достоевский, проводя разделительную линию между собой и Белинским, – заключает Н. Бельчиков, – на самом деле в своем творчестве и в своих убеждениях не порывал с основными идеями Белинского, с принципами передового течения в литературе» (стр. 40). Достоевский в своем искусстве, несмотря на вызвавшие недовольство Белинского фантастические и сентиментально-романтические приемы и формы, навсегда остался на позициях демократизма и реализма.

В книге говорится и о том, что Достоевский, споря с Петрашевским по вопросам литературы, вовсе не делал уступки эстетизму и теории «чистого искусства», как иногда думают, но опирался на тезис Белинского об образности мышления художника и о месте общественно-политических идей в сфере искусства, которому прежде всего следует быть искусством, «а потом уже оно может быть выражением духа и направления общества в известную эпоху» 2 .

Анализируя эти споры, Н. Бельчиков приходит к выводу, что с Петрашевским в конечном итоге у Достоевского не было расхождения во взгляде на литературу – на ее высокое предназначение и ее роль в общественной борьбе: «Утверждение реализма, общественного предназначения искусства и литературы, верность заветам Белинского, гуманизм и демократизм литературы, понимание ее великой роли в познании жизни и в борьбе с крепостническими устоями – таковы основные литературно-теоретические принципы, вдохновлявшие теоретика Петрашевского и писателя Достоевского в эти годы» (стр. 48).

Публикуемые в книге документы следственного дела представляют собой поучительное, волнующее и увлекательное чтение. Удивительно мужество Достоевского, с которым он давал Следственной комиссии смелые показания о своих взглядах на социализм, фурьеризм, цензуру, на бедственное положение литературы («одно из важнейших дел в государстве») и писателей, на западные революции и т. п.

Достоевский сразу не принял предъявленного ему обвинения и высказал свои верования в замечательных формулировках: «Да, если желать лучшего есть либерализм, вольнодумство, то в этом смысле, может быть, я вольнодумец, в том же смысле, в котором может быть назван вольнодумцем и каждый человек, который в глубине сердца своего чувствует себя вправе быть гражданином, чувствует себя вправе желать добра своему отечеству… В том ли проявилось мое вольнодумство, что я говорил вслух о таких предметах, о которых другие считают долгом молчать. Но меня всегда даже оскорбляла эта боязнь слова, скорее способная быть обидной правительству, чем быть ему приятною. И в самом деле: зачем правому человеку опасаться за себя и за свое слово? Это значит полагать, что законы недостаточно ограждают личность и что можно погибнуть из-за пустого слова, из-за неосторожной фразы.

Но зачем же мы сами так настроили всех, что на громкое откровенное слово, сколько-нибудь похожее на мнение, высказанное прямо, без утайки, смотрят как на эксцентричность?» (стр. 98 – 99).

Совершенно очевидно, что Достоевский надевает маску и делает вид, будто не понимает всей беспринципности и циничной жестокости реакционной политики Николая I и твердо убежден, что правительство и «законы» пекутся о гражданских правах, а если кто и виновен в заблуждении на этот счет, то только «мы сами», которые по какому-то наваждению вообразили себе во всем предосудительное «вольнодумство» и безосновательно предались «боязни слова».

Однако даже и такое поведение было тогда неслыханной дерзостью. Тем более что, как правильно отмечает Н. Бельчиков, острейшие политические вопросы времени: такие, как вопрос о цензуре, о судьбах России, о значении деятельности Петра I, о революциях на Западе и социализме, – Достоевский затронул в своих показаниях по собственному почину. «Надо признать граждански мужественным осуждение Достоевским цензурной политики, – заключает автор книги. – Он смело говорит судьям и через их головы правительству… В этих словах слышится голос судьи, обвинителя, а не подсудимого» (стр. 49), хотя Достоевский и прикрывал свою критику утверждением прогрессивности царизма («авторитета»), приводя в пример избавление от татарского ига, реформы Петра Великого и «безобразие республики новгородской» (стр. 101). «Я желал многих улучшений и перемен. Я сетовал о многих злоупотреблениях, – показывает писатель. – Но вся основа моей политической мысли была ожидать этих перемен от самодержавия» (стр. 145).

Несомненно, прав II. Бельчиков, полагая, что мнение о прогрессивности царизма, выдвинутое Достоевским перед Следственной комиссией, были для него щитом, своеобразным громоотводом для сокрытия подлинных своих настроений и действий в кружках Петрашевского и Дурова. К аналогичным уловкам прибегал на следствии и другой петрашевец – А. П. Баласогло, резко критиковавший культурную политику того времени в «невообразимо страдающей России» и одновременно расточавший комплименты правительству (см.: «Дело петрашевцев», т. II, М. – Л. 1941, стр. 95).

Достоевский заявляет судьям о своем праве интересоваться политическими вопросами: «…В чем же обвиняют меня? В том, что я говорил о политике, о Западе, о цензуре и пр. Но кто же не говорил и не думал в наше время об этих вопросах? Зачем же я учился, зачем наукой во мне возбуждена любознательность, если я не имею права сказать моего личного мнения или не согласиться с таким мнением, которое само по себе авторитетно?» (стр. 100).

В показаниях Достоевского прорывается его сочувственное отношение к наивысшей, вероятно, тогдашней злобе дня – политическим революциям на Западе: он пишет об их «исторической необходимости» и выражает идею исторического прогресса.

На прямой вопрос Следственной комиссии: «Объясните, с которых пор и по какому случаю проявилось в вас либеральное или социальное направление», – Достоевский отвечал, что социалистом никогда не был, но «любил читать и изучать социальные вопросы»: «Социализм предлагает тысячи мер к устройству общественному, и так как все эти книги писаны умно, горячо и нередко с неподдельной любовью к человечеству, то я с любопытством читал их» стр. 146). И он будто бы в своих размышлениях о социализме пришел к выводу, что это – хаос, «алхимия прежде химии, астрология прежде астрономии», но как из алхимии выработалась химия, из астрологии – астрономия, так и «из теперешнего хаоса выработается впоследствии что-нибудь стройное, благоразумное и благодетельное для общественной пользы» (стр. 146).

Точно так же характеризует он фурьеризм – как «систему мирную», которая «очаровывает душу своею изящностью, обольщает сердце… любовью к человечеству… удивляет ум своею стройностью» (стр. 110).

Из этих и других заявлений подследственного писателя выносится впечатление необыкновенной его нравственной силы и стойкости, и автор исследования справедливо считает, что Достоевский «не был нравственно сломлен арестом и равелином», «не проявил ни малейших признаков раскаяния или малодушия» ни на следствии, ни в суде, ни в самый страшный момент «казни», а «капитулировал позднее, уже на каторге». Он «пытался отвечать Следственной комиссии с гордо поднятой головой» и переходил на роль защитника своих товарищей: Головинского, Петрашевского и др. (стр. 84 – 85). Действительно: все показания Достоевского вызывают чувство восхищения, тем более что известны примеры иного, малодушного поведения в подобных обстоятельствах некоторых декабристов и товарищей Достоевского по кружку Петрашевского «Когда я отправился в Сибирь, – писал Достоевский Тотлебену, – у меня по крайней мере оставалось одно утешение, что я вел себя перед судом честно, не сваливая своей вины на других, и даже жертвовал своими интересами, если видел возможность своим признанием выгородить из беды других».

Помещенные в книге «Объяснение» Достоевского, его показания во время следствия, его письмо к брату в день казни – 22 декабря 1849 года – принадлежат к ярчайшим «человеческим документам», которые всегда будут привлекать внимание людей и перечитываться с живейшим интересом. Письмо Достоевского, только что перенесшего нравственное потрясение, сильнее которого трудно себе представить, и отправляющегося на каторгу, замечательно еще своим оптимизмом и высочайшей нравственностью: «Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди и быть человеком между людьми и остаться им навсегда, в каких бы то ни было несчастьях не унывать и не пасть – вот в чем жизнь, в чем задача ее», «Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья» (стр. 248, 252).

Книга Н. Бельчикова важна напоминанием о серьезности и значительности раннего социалистического опыта Достоевского, который следует учитывать при рассмотрении такой злободневной, острой и чрезвычайно значительной сегодня темы, как «Достоевский и социализм». Сколь бы субъективными пи были впоследствии оценки Достоевского существовавших в его время социалистических учений и идей, нельзя представить себе, чтобы этот ранний урок прошел для него даром.

1. Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, ГИЗ, М.. – Л. 1928, стр. 178. [↩]
2. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, Изд. АН СССР, М., 1056, стр. 303. [↩]

Цитировать

Гришунин, А. Достоевский в процессе петрашевцев / А. Гришунин // Вопросы литературы. — 1972 — №5. — C. 232-236

«Подвергнуть смертной казни расстрелянием» К 200-летию М.В. Петрашевского

В Государственном архиве Российской Федерации в фонде III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии хранится дело «по розысканию Липранди и донесениям Антонелли, Буташевича-Петрашевского и его товарищей» (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. Ч. I).

Михаил Васильевич Петрашевский (настоящая фамилия Буташевич-Петрашевский) (13.11.1821 – 19.12.1866) – революционер, мыслитель, один из первых русских социалистов, кандидат правоведения. Сын известного военного хирурга, близкого к графу М.А. Милорадовичу, после окончания юридического факультета Петербургского университета он служил переводчиком в министерстве иностранных дел.

Одна из первых справок тайной полиции о Петрашевском, датированная 24.09.1844 г.

• 109-19-5.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120212146/109-19-5.jpg
• 109-19-6.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120212146/109-19-6.jpg
• 109-19-7.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120212146/109-19-7.jpg
• 109-19-8.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120212146/109-19-8.jpg

Одна из первых справок тайной полиции о Петрашевском, датированная 24.09.1844 г. (Ф. 109. Оп. 19. Д. 139. Л. 5-7).

В доме Михаила Петрашевского, собравшего большую политическую библиотеку, в 1845 – 1949 годах проходили собрания, участники которых – главным образом молодые представители разночинной интеллигенции. Здесь бывали писатель Алексей Плещеев, поэт Сергей Дуров, помещик Николай Спешнев, врач Дмитрий Ахшарумов, молодые офицеры, студенты, люди без определенных занятий и ныне самый известный гость – отставной инженер-поручик Фёдор Михайлович Достоевский. На пятничных вечерах в разное время присутствовали такие известные люди того времени, как писатель Михаил Салтыков-Щедрин, художник Павел Федотов, композиторы Михаил Глинка и Антон Рубинштейн. У Петрашевского бывали Николай Чернышевский и даже сам Лев Толстой. В список III Отделения попали бы и литературный критик Виссарион Белинский и публицист Валериан Майков, но они ушли из жизни до ареста петрашевцев.

Кружки и общества были явлением не редким в 1840-е годы, когда Европу терзал экономический кризис и назревали революции в Австрии, Франции, Германии, итальянских государствах и дунайских княжествах. Кружок Петрашевского не представлял ничего больше, чем заурядное и разношерстное собрание любителей разной философской литературы либерального толка; лишь отдельные участники «пятниц» имели не совсем ясные даже для себя революционные мечтания. Собираясь по пятницам, читали книги по материалистической философии, истории революционных движений. По мере знакомства с европейской политической литературой в группе выделилось относительно радикальное меньшинство – вольнодумец Николай Спешнев, служащий министерства иностранных дел Константин Дебу, отставной офицер, химик Фёдор Львов, поручики Николай Момбелли и Николай Григорьев, туда входили и Достоевский, и сам основатель кружка. Развитие общества, полагали они, возможно лишь при условии политической и социальной свободы. Однако, оставаясь оппонентами существующего режима, они отвергали насильственные действия и считали необходимой длительную и тщательную подготовку социальных преобразований, в частности и ликвидацию крепостного права в России.

Однажды на вечере, посвящённом памяти Шарля Фурье, Петрашевский заявил:

«Мы осудили на смерть настоящий быт общественный, надо приговор наш исполнить!»

В отличие от своих предшественников-декабристов, петрашевцы думали не о военном восстании, а о «всеобщем взрыве».
Они говорили:

«В России революция возможна только как народное, крестьянское восстание и поводом для него будет крепостное право».

Поначалу число участников кружка не превышало полутора десятка человек, но в 1849 году следствие уже насчитало 158 человек.

Особенно популярными в этой среде были модные в те годы в либеральной среде Шарль Фурье, Роберт Оуэн и Этьен Кабе. Те предлагали для людей закрытое проживание в т.н. фаланстерах, коммунах, общих домах (пусть и дворцах!), контроль за трудом, браком, детьми, свободным временем, ликвидацию частной собственности, сведение до минимума личного имущества. При этом, как правило, вовсе не обращалось внимания на то, что в воззрениях модных философов неизменно присутствовал разрыв на управляемых и неких просветленных управляющих.

Большинство же привлеченных к ответственности за вольнодумство оказалось виновными только в чтении запрещенного письма Белинского к Николаю Гоголю, написанного после публикации «Выбранных мест из переписки с друзьями», в котором подверг критике новое сочинение писателя, по праву уже ставшего в один ряд с великим Александром Пушкиным.

Гоголю более всего досталось за ту часть «Выбранных мест…», где Николай Васильевич восхвалял русское православие.

«Нельзя умолчать,

– указывал Белинский,

– когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель». России «нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, сколько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их исполнение. Вот вопросы, которыми тревожно занята Россия в ее апатическом полусне!»

Как, например, могли быть встречены властью и церковью такие слова Белинского:

«Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною. Что Вы подобное учение опираете на православную церковь – это я еще понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницею деспотизма. Но Христа, Христа-то зачем Вы примешали тут?! Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичество запечатлел, утвердил истину своего учения. И оно только до тех пор и было спасением людей, пока не организовалось в церковь и не приняло за основание принцип ортодоксии. Церковь же явилась иерархией, стало быть, поборницей неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми, – чем продолжает быть до сих пор. Православное духовенство никогда, ничем и нигде не было, кроме как слугою и рабом светской власти. Но неужели и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабные сказки? Про попа, попадью, попову дочку, попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? – Попов. Не есть ли поп на Руси, для всех русских, представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством» и т.д.

Разошедшееся в сотнях списков письмо Белинского имело большое значение для формировавшегося нового поколения. Понятно, что о публикации такого произведения в официальной печати не могло быть и речи, и неудивительно, что члены кружка буквально зачитывались словами знаменитого русского литературного критика.

Впрочем, попытки пропаганды антикрепостнических и атеистических взглядов у петрашевцев среди народа совсем не ладились. Петрашевский, к примеру, выстроил для своих крестьян фаланстер, а те его вскоре просто сожгли. Он же, говорят современники, пытался вести пропаганду среди городских дворников и едва не получил метлой.

Во время дворянских выборов 1848 года, когда в Санкт-Петербургской губернии избирали предводителей дворянства, депутатов и прочих членов дворянских собраний, Петрашевский распространил свыше 200 экземпляров своей литографированной записки «О способе увеличения дворянских или населённых имений» и тем самым привлёк к себе внимание III Отделения.

Важнейшим практическим делом петрашевцев стало издание ими двух выпусков «Карманного словаря иностранных слов». Петрашевский был автором большинства теоретических статей словаря, первый выпуск которого редактировал брат Аполлона Майкова Валериан, а второй выпуск – сам Петрашевский. Статьи пропагандировали демократические и материалистические идеи, принципы утопического социализма. Авторы стремились показать, что обновление обветшалых форм жизни есть необходимое условие всякого истинно человеческого существования, выражали мечты о гармонии общественных отношений, о всеобщем братстве и солидарности.

«. Составлен умно, со знанием дела. превосходен. советуем запасаться им всем и каждому»

– так оценил этот труд Виссарион Белинский.

Те экземпляры словаря, которые успели разойтись, произвели большое впечатление в публике открытой пропагандой идей социализма.

Ключевую роль в раскрытии кружка петрашевцев сыграл чиновник по особым поручениям при министре внутренних дел генерал-майор Иван Липранди. Он установил наблюдение над Петрашевским и его единомышленниками. Его можно считать отцом жандармской провокации. Ещё при разработке кружка петрашевцев он помог внедрить в их среду провокатора, сына художника и бывшего студента Петра Антонелли. Липранди даже вынашивал идею через внедрённого доносчика подбросить Петрашевскому идею встретиться тайно с посланцами горцев Шамиля, затем судить его за связи с открытыми врагами империи и вынашивание планов вооружённой борьбы с властью. На роль таких связников были уже подобраны черкесы из императорского конвоя. Много позже в романе «Бесы» Достоевский в образе Петра Верховенского воплотил некоторые черты Липранди и Антонелли.

Дело «По розысканию Липранди и донесениям Антонелли о Буташевиче-Петрашевском и его товарищах: часть I-я. Об арестовании обвиняемых лиц и осмотре квартир их» (Обложка) (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I).

Как известно, Достоевский радикально пересмотрел свои политические взгляды в молодости. Инсценировка смертной казни, со всеми полагающимися ей атрибутами, последующие каторга и ссылка серьезно повлияли на него. Писатель говаривал, что «жизнь в Икарийской коммуне (коммунистическая коммуна по Этьену Кабе. – Ред.) или фаланстере представляется ужаснее и противнее всякой каторги»…

Многие исследователи творчества писателя считают, что образ Верховенского в «Бесах» наделен и чертами Петрашевского: нервозный и суетливый стиль его поведения срисован с руководителя кружка.

Подобное изображение, по-видимому, понадобилось писателю, чтобы превратить Верховенского в этакого мелкого беса, искушающего другого героя романа, Николая Ставрогина, кстати, узнаваемого в личности главного героя «Бесов», бывшего товарища Достоевского Николая Спешнева; великий русский писатель сделал его одним из ключевых персонажей всего своего творчества.

Василий Григорьевич Перов. «Портрет Ф. М. Достоевского».

В доносе Антонелли отмечалось:

«Достоевский читал переписку Гоголя с Белинским, и в особенности письмо Белинского к Гоголю… Письмо это вызвало множество восторженных одобрений общества, в особенности у Баласоглу и Ястржембского, преимущественно там, где Белинский говорит, что у русского народа нет религии. Положено было распустить это письмо в нескольких экземплярах. Засим Петрашевский говорил, что нельзя предпринимать никакого восстания без уверенности в совершенном успехе, и предлагал поэтому свое мнение к достижению цели».

Копия со всеподданнейшего доклада о Буташевиче-Петрашевском и его сообщниках

• img005.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img005.jpg
• img006.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img006.jpg
• img006a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img006a.jpg
• img007.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img007.jpg
• img007a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img007a.jpg
• img008.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img008.jpg
• img008a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img008a.jpg
• img009.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img009.jpg
• img009a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img009a.jpg
• img010.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img010.jpg
• img010a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img010a.jpg
• img011.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img011.jpg
• img012.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img012.jpg
• img011a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img011a.jpg
• img012a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img012a.jpg
• img013.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img013.jpg
• img013a.jpg https://historyrussia.org/images/gellery_012120211822/img013a.jpg

Копия со всеподданнейшего доклада о Буташевиче-Петрашевском и его сообщниках. Копия с извлечений, сделанных из донесений Антонелли (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I, Лл. 3-20).

Вот что Липранди написал в своем докладе:

«Члены общества предполагали идти путём пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников. как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии… Из всего этого я извлёк убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения…»

На докладе шефа жандармов и главноначальствующего III Отделения генерал-адъютанта графа Алексея Орлова о готовности к арестам петрашевцев наложил резолюцию Николай I:

«Я все прочел; дело важно, ибо ежели было только одно вранье, то и оно в высшей степени преступно и нестерпимо. Приступить к арестованию, как ты полагаешь; точно лучше, ежели только не будет разгласки от такого большого числа лиц на то нужных».

Копия высочайше утвержденного рапорта начальника штаба Корпуса жандармов, управляющего III Отделением генерал-лейтенанта Леонтия Дубельта

• img047.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img047.jpg
• img048.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img048.jpg
• img049.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img049.jpg
• img049a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img049a.jpg
• img050.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img050.jpg
• img050a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img050a.jpg
• img051.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img051.jpg
• img051a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img051a.jpg
• img052.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img052.jpg
• img052a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img052a.jpg
• img053.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img053.jpg
• img053a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img053a.jpg
• img054.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img054.jpg
• img054a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery_012120211848/img054a.jpg

Копия высочайше утвержденного рапорта начальника штаба Корпуса жандармов, управляющего III Отделением генерал-лейтенанта Леонтия Дубельта начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии генерал-адъютанту графу Алексею Орлову (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I, Лл. 44-54).

Петрашевский и его друзья не стали бы столь известными, если бы участники его «пятниц» не оказались фигурантами громкого политического дела с двумя десятками арестованных и дальнейшей инсценировки их казни.

В апреле 1849 года Петрашевский вместе с другими членами кружка был арестован. Ни в одном из политических процессов России XIX века не участвовало столько литераторов и учёных. Кроме самого руководителя, к военному суду были привлечены Фёдор Достоевский, Алексей Плещеев, Сергей Дуров, Феликс-Эммануил Толь, Николай Спешнев, Александр Пальм, Фёдор Львов, Дмитрий Ахшарумов и другие. Майков и Белинский не попали в число подсудимых только потому, что умерли раньше начала следствия.

Личность доносчика стала сразу известна арестованным, после того как во время одного из допросов следователь нечаянно показал им список участников кружка с пометкой «агент» напротив фамилии Антонелли. В воспоминаниях некоторые петрашевцы утверждали, что заподозрили в Антонелли шпиона сразу после его появления в кружке.

Из 123 человек, привлечённых к следствию, 22 были судимы. Конечно, власти не видели в кружке угрозу основам государственности. Они считали петрашевцев пустыми болтунами и именно за антиправительственную болтовню и наказали – в назидание всем существовавшим и будущим критиканам. Четверть века спустя после событий на Сенатской площади 1825 года Николай I по-прежнему опасался любого проявления свободомыслия. Расправившись с декабристами, Николай I отнюдь не обрел спокойствия. Всю жизнь его преследовала боязнь заговоров и тайных обществ. Одним из самых первых его мероприятий после вступления на престол была организация значительно более жесткой, чем ранее, системы охранительных мер. Все административные, социальные, экономические изменения в стране, по убеждению императора, могли совершаться лишь по его предначертаниям или созданных им секретных комитетов. Даже дворянам не разрешалось обсуждать кровно интересующие их вопросы, например, возможные меры по смягчению отживающего крепостного права или создание системы дворянского совещательного представительства.

Приговор, как выразился в своём покаянном признании Пётр Момбелли, был мотивирован исключительно «преступными разговорами» и «гнусным либерализмом». В большинстве своем показания петрашевцев содержат сожаления и раскаяния. Только сам Петрашевский, «один из всех арестантов», по замечанию следственной комиссии, являлся «дерзким и наглым» и объявил, что, «стремясь к достижению полной, совершенной реформы быта общественного в России, желал стать во главе разумного движения в народе русском».

Двадцать один член кружка был приговорен к «расстрелянию». Одному, Николаю Григорьеву, как сошедшему с ума в процессе следствия, исполнение приговора отсрочили. Военный суд счел, что «пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались в некоторой степени и в нашем отечестве. Горсть людей совершенно ничтожных, большей частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать священнейшие права религии, закона и собственности».

Имена преступников, осужденных на смертную казнь

• img128a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery-012120212155/img128a.jpg
• img129.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery-012120212155/img129.jpg
• img129a.jpg https://historyrussia.org/images/Gellery-012120212155/img129a.jpg

Архивный список «Имена преступников осужденных насмертную казнь, находящихся вкрепости с 1848-го года иконченных в1849 года Декабря 22 дня за возмущение встолице» (Ф.109. Оп. 24. Д. 214. ч. I, Лл. 128-129).

Как было сказано в докладе генерал-аудиториата – высшего судебно-уголовного органа военного ведомства, расследовавшего деятельность петрашевцев, – они стремились к учреждению тайного общества под названием «товарищества или братства взаимной помощи из прогрессистов и людей передовых мнений, которые бы могли двинуть гражданский быт вперёд на новых началах, посредством возвышения друг друга; однако же это общество, по разномыслию членов, не состоялось».

22 декабря 1849 года петрашевцев вывезли из Петропавловской крепости на Семёновский плац. По свидетельству современника, «городовые оцепили плац, чтобы сдерживать народ, стекавшийся массами. Около восьми часов утра осужденных вывезли из крепости. При каждом из них сидел рядовой внутренней стражи, а по бокам карет следовали верховые. Кортеж открывался отрядом жандармов, ехавших с обнаженными шашками. Неподалеку от эшафота приговоренных выводили из повозок и ставили в ряд. С волнением оглядывали они осунувшиеся, бледные лица друг друга после восьмимесячной разлуки. Здоровались, переговаривались между собою… Прежде чем ввести осужденных на эшафот и объявить им приговор, их провели перед строем солдат. Впереди шел священник… Осужденные поднялись по тряским ступеням лестницы на эшафот. Вслед за ними вошли и тотчас выстроились на помосте конвойные… Появились два палача в пестрых старинных нарядах. После того, как аудитор невнятно и торопливо прочитал каждому смертный приговор, осужденных облачили в предсмертное одеяние – белые холщовые саваны с капюшонами и длинными рукавами. Священник взошел на эшафот, держа в руках евангелие и крест».

Репродукция рисунка «Обряд казни петрашевцев» работы неизвестного художника.

Первыми вывели на казнь Петрашевского, Григорьева и Момбелли. Солдаты свели их с эшафота и привязали к столбам, вкопанным перед тремя ямами. На лица осужденных надвинули капюшоны.

В письме к брату Михаилу, написанному в тюрьме через несколько часов после несостоявшейся казни, Фёдор Достоевский рассказал:

«Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты… Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что его императорское величество дарует нам жизнь. Затем последовали настоящие приговоры». «Я успел,

–продолжал Достоевский,

– … обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними». Около 10 минут ждали раскаяния приговоренных – никто из 23 не стал публично каяться. Была отдана команда: «К заряду!» Солдаты приготовились стрелять. И в этот момент на плац влетела карета, из которой вышел офицер. Он объявил конфирмацию – царское помилование – всем: смертный приговор был заменен каторгой и лишением всех прав. В эту самую минуту раздался барабанный бой, и прицеленные ружья разом вдруг были подняты стволами вверх.

Палачи в старинных цветных кафтанах взошли на эшафот, приказали обреченным опуститься на колени и начали ломать шпаги над их головами. Затем на середину помоста вышли кузнецы, неся в руках тяжелую связку ножных кандалов. Они бросили их на дощатый пол эшафота у самых ног Петрашевского и принялись не спеша заковывать его в кандалы. Некоторое время он стоял спокойно, но затем вдруг нервным, порывистым движением выхватил у одного из них тяжелый молоток и, сев на пол, с ожесточением стал сам заколачивать на себе кандалы…

«Мы, петрашевцы,

– позже вспоминал писатель в дневнике,

– стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния… Приговор смертной казни расстреляньем, прочтенный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти».

Потрясение, которые испытал сам Достоевский, и впечатления об ощущении неотвратимой смерти, что свело с ума Николая Григорьева, он отразил в своем знаменитом романе «Идиот» и образе князя Мышкина.

Принимая во внимание разные смягчающие обстоятельства, в том числе раскаяние подсудимых, суд счел возможным ходатайствовать об уменьшении им наказания: Михаилу Петрашевскому – бессрочная каторга, Фёдору Достоевскому и Сергею Дурову – каторга на четыре года с определением потом в рядовые, Феликсу-Эммануилу Толю – два года каторги, Рафаилу Черносвитову – ссылка в крепость, Алексею Плещееву – отдача рядовым в линейные батальоны и т. д.

По словам Достоевского в «Дневнике писателя», «название Петрашевцы неправильное, ибо чрезмерно большое число в сравнении со стоявшими на эшафоте, но совершенно таких же, как мы, П. осталось совершенно нетронутым и необеспокоенным. Правда, они никогда и не знали Петрашевского, но совсем не в Петрашевском было и дело во всей этой давно прошедшей истории»…

«Высочайше прощенного» Петрашевского сразу же после оглашенного помилования велено было с фельдъегерем везти в Иркутск и дальше на каторжные рудники, остальных отправили в казематы дожидаться оказии в Сибирь.

Все затраты на гражданскую казнь – рытье могил, саваны, кандалы, сломанные шашки – царь распорядился отнести за счет ведомств, за которыми числились осужденные. И символично: только за возведение эшафота государь внес собственные деньги…

Каторгу Петрашевский отбывал в Шилкинском и Нерчинском заводах. По манифесту от 26 августа 1856 года Петрашевский был освобожден от каторжной работы и переведён на поселение. В январе 1857 года он уже находился в Иркутске, где достал денег на издание первой частной газеты «Амур» и спустя некоторое время вместе с декабристом Дмитрием Завалишиным начал кампанию против тогдашнего генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева-Амурского. За непокорный нрав, острый язык и протесты против произвола местных властей неоднократно арестовывался и ссылался во все более глухие места Сибири.

Так, о генерал-губернаторе генерал-лейтенанте Михаиле Корсакове, сменившем Муравьева-Амурского, выразился, что тот «не умнее лошади». Отец известного общественного и политического деятеля Петра Струве пермский губернатор Бернгард Струве, который не раз встречался с революционером, высказал о нём не самые лестные отзывы. По его словам, тот любил всегда находиться в центре внимания.

«Буташевич-Петрашевский и в ссылке оказался таким же, каким я его знал в Петербурге, т.е. человеком крайне не деликатным, тщеславным, желающим только везде играть роль, чтобы на него указывали, не имеющим в существе никакой серьезной цели».

В самом начале 1866 года Петрашевский был переселен в село Бельское Енисейской губернии, со всех сторон окруженное непроходимой тайгой, в дом на краю села, в тесной комнатке с земляным полом. А уже в мае начальник губернии генерал-майор Павел Замятнин докладывал генерал-губернатору Восточной Сибири Корсакову:

«Петрашевский, по имеющимся у меня самым верным и положительным фактам, не перестает и все по-прежнему занимается одною самою злостною ябедою, ложью и клеветою на всех и вся»…

До конца своей жизни Петрашевский оставался непримиримым противником самодержавия и глубоко убежденным социалистом, поддерживал дружеские отношения с другими политическими ссыльными, в том числе с остававшимися в живых декабристами.

Несломленный каторгой и ссылкой, живший одиноко и в крайней бедности, Петрашевский скончался 6 декабря 1866 года, по-видимому, от кровоизлияния в мозг. Он был похоронен за оградой кладбища, так как местный батюшка запретил хоронить революционера среди сельчан, ибо тот «умер без покаяния». В Бельском в сентябре 1909 года оказался в ссылке Феликс Дзержинский. Еще по пути революционер узнал, что более сорока лет назад здесь жил и был похоронен Петрашевский. С помощью старожилов Дзержинский отыскал заросшую бурьяном могилу, привел ее в порядок и установил столб, похожий на тот «позорный столб», у которого на Семёновском плацу Петрашевскому была объявлена «высочайшая милость» о замене смертной казни пожизненной каторгой.

Могила сохранилась до наших дней. Сейчас место захоронения Петрашевского находится в дальнем углу сельского кладбища, заросшем огромными елями, с упавшими и сгнившими крестами. Рядом с его могилой когда-то была ещё одна – местной молодой учительницы, любившей Петрашевского, покончившей жизнь самоубийством и завещавшей похоронить её рядом с ним. Об этой романтической и грустной истории можно прочитать в повести Василия Бабушкина-Сибиряка «Победи в себе зло любовью».

О жизни и трагической судьбе других соратников Петрашевского, образованнейших людей своего времени, можно прочесть и в романе петрашевца Александра Пальма «Алексей Слободин», не раз издававшегося в России в ХХ веке. Достоевский, как и Дуров, доставленные в Омск в кандалах и проведшие в них четыре года, испытали все прелести каторжного острога, описанные в известных «Записках из мертвого дома». Плещеев оказался в Оренбурге, в бессрочной службе рядовым, и десять лет жизни отдал суровой солдатчине. Дебу был лишен всех прав и отправлен в ссылку на два года в арестантские роты. По окончании ссылки, будучи определён в рядовые, Дебу участвовал в Крымской войне и за храбрость был произведён в подпоручики; затем вышел в отставку. До конца своих дней сохранив верность идеям, усвоенным в молодости, он изучал социалистическую литературу и много переводил.

Львов, приговоренный к 12 годам каторги, которые отбывал в заводах Забайкалья, в Сибири продолжал заниматься химическими и техническими исследованиями. После восхождения на престол императора Александра II был прощен и летом 1863 года возвратился в Петербург.

«Прощенному» Григорьеву досталось 15 лет каторжных работ в Шилкинском заводе. Здесь у него обострилось начавшееся ещё в Петропавловской крепости психическое заболевание. Декабрист Сергей Трубецкой сообщал о Григорьеве:

«Последний совершенно уничтожен и телесно и нравственно. Он, говорят, многого не помнит и делает иногда о себе вопросы, которые изумляют других».

В 1856 году петрашевец был выпущен на поселение и ещё через год в состоянии умственного расстройства отдан на попечение родных…

Дело Петрашевского долго составляло предмет государственной тайны. Имя Белинского, например, было изъято из обращения и даже в первые годы царствования Александра II в печати заменялось выражением «критик гоголевского периода». Эта таинственность в связи с суровым наказанием, понесённым участниками «общества пропаганды», создала представление о деле Петрашевского как о серьёзном политическом заговоре, который нередко сравнивался с восстанием декабристов.

По иронии судьбы Петрашевский был крестником императора Александра I. Правда, тот на крестинах не присутствовал; его заменил граф Михаил Милорадович, тот самый, который спустя четыре года был смертельно ранен на Сенатской площади декабристом Петром Каховским и которому пытался оказать помощь отец Петрашевского – военный хирург, действительный статский советник Василий Михайлович Петрашевский.

С материалами о деле петрашевцев и с судьбой Михаила Петрашевского Россию впервые познакомил «Колокол» Александра Герцен, на смерть революционера написавший:

«Да сохранит потомство память человека, погибшего ради русской свободы, жертвой правительственных гонений. »

Петрашевский и его соратники действительно оказали заметное влияние на развитие утопического социализма в России. В глухой и мрачноватой николаевской эпохе Петрашевский вместе с Белинским стали как бы связующим звеном между декабристами и революционерами-шестидесятниками. Движение, объединявшее своих членов на антикрепостнической платформе, в дальнейшем переросло в различные направления российской общественной, философской и революционно-демократической мысли.

Фотография. Нерчинск. 1855 г. (Ф. 533. Оп. 6. Д. 348)

Памятник петрашевскому. Современный вид.

Вячеслав Тарбеев,
советник директора Государственного архива Российской Федерации